Плач Минотавра - Страница 49

Лишь только мы сошли с корабля в Пирее, стало понятно, что найти Тесея будет непросто. Все жители города стали участниками театрального действа, целью которого было любой ценой убедить нас, что царевич вновь пропал. Нас встретили в траурном молчании, усадили на повозки и отвезли на Акрополь. Во дворце Эгей со слезами на глазах поведал нам о причине охватившего весь город горя.

— Мой любимый сын, столь недолго радовавший своего отца, не пощадил больное сердце старика. Несколько месяцев назад он, сжигаемый страстью к своему другу Пириту, возжелавшему жениться на повелительнице ада Персефоне, спустился в преисподнюю. Оба они, и Тесей и Пирит, попались на уловку коварного Гадеса, предложившего им Трон забвения. Всякий, кто сядет на этот трон, уже не поднимется и превратится в камень. В своих снах я вижу сына на каменном троне, обвитом змеями, под неустанным оком трехголового Цербера, стража мира мертвых.

Эгей закончил свой жалобный монолог протяжным стоном, который тут же подхватили плакальщицы. Упоминание друга Тесея Пирита, таинственного бродяги, недавно сбежавшего с Крита, едва не сбило меня с толку. Что ж, лжец всегда стремится спрятать обман среди правды. Минос повернулся ко мне и пристально посмотрел мне в глаза.

— Он лжет, — сказал я.

Эгей украдкой покосился на меня. Он понял, что я раскрыл его тайну, а я — что с этого момента моя жизнь в опасности.

Несмотря на то что траур продолжался, афиняне устроили в честь нашего приезда пышные празднества, на которых присутствовали юноши из самых богатых афинских семей. Минос вовсю упивался своей властью, заговаривал с ними, наслаждаясь их дрожащими голосами: каждый из них симулировал какой-нибудь дефект, неизлечимую болезнь, тихое, но все же заметное сумасшествие, что сделало бы его в наших глазах калекой и позволило не попасть в число обреченных. На третий день Эгею сообщили семь имен, и в афинских семьях воцарился настоящий траур. Матери требовали встречи с тираном, пытались предлагать ему свои сморщенные тела в обмен на жизнь сыновей, а Минос словно питался их горем, отвечая женщинам тоном умудренного и несчастного человека, вынужденного чинить малое зло, чтобы избежать большого. Я своими ушами слышал, как проникновенно он произносил простые слова соболезнования, которые бы от любого другого человека звучали как чистой воды насмешка. Своими глазами видел, как он с гордо поднятой головой вышагивал по переходам дворца. Так царь давал выход душившей его ненависти, злобе, поселившейся в его сердце: в глубине души он верил, что и вправду жертвует собой во имя собственного народа. Душа человека, развязавшего войну, равно как и победившего в ней, отвратительна и ничтожна, она просто не может быть иной.

Ласки воина

Когда имя последнего из семи юношей было произнесено, во дворце установилось обманчивое спокойствие. Минос сделал вид, что смирился с исчезновением Тесея, а Эгей продолжал скорбеть, при этом оба знали, что притворяются. Нам оставалось выбрать девушек, и Минос поручил мне посетить женскую половину дворца, где собрали дочерей всех богатых семей города. Царь надеялся, что я смогу нащупать след неуловимого царевича. Я подчинился его приказу и в сопровождении гвардейцев отправился в женские покои.

Поскольку моя официальная миссия состояла в том, чтобы выбрать семь самых красивых и благородных девушек на съедение Минотавру, я ожидал, что все они постараются нарочно изуродовать свои лица и встретят меня жуткими гримасами, подобными той, что искажают лица критских женщин в гневе или в порыве сладострастия. Я заблуждался.

Хотя ахейские женщины куда умнее своих мужей, их полностью лишили свободы, превратив во что-то вроде прислуги. Но их сдержанность и покорность превращаются в небывалую чувственность, когда их не видят их отцы и мужья. Девушки знали, что посланник Миноса еще очень молод. Жажда жизни заставила их прийти к нелогичному на первый взгляд решению: лишь самые красивые, чувственные и соблазнительные смогут тронуть сердце палачей. Потому на женской половине дворца нас ожидал невиданный спектакль. Сквозь смех девушек я слышал непристойности гвардейцев. Всего за несколько минут мы были разбиты наголову, словно горстка разбойников, столкнувшаяся с регулярной армией. Не успев сказать ни слова, я очутился на диване, окруженный прелестными девушками, едой и питьем. Вокруг меня все пестрело от роскошных одежд, не скрывающих, но подчеркивающих все женские прелести. На протяжении нескольких часов я чувствовал себя на седьмом небе от счастья: сплетенья рук и множество лиц сливались в единое женское тело…

Вдруг, всего на мгновение, я ощутил, как кто-то неловко коснулся моей спины. Я попытался поймать того, кто это сделал, но промахнулся и схватил какую-то светловолосую девчонку. Покидая злополучное место, я твердо знал две вещи: во-первых, у одной из девиц грубые руки воина и, во-вторых, жизнь моя теперь не стоит и ломаного гроша.

Игры разума

Той ночью Эгей устроил нам, как он надеялся, прощальный пир. Изображая сострадание, он торопил Миноса с выбором девушек, которых отдадут на съедение Минотавру. До, во время и после ужина всем было предложено море ахейского грубого пива, и критские солдаты во главе с Миносом предались безудержной пьянке. Дети одиннадцати-двенадцати лет из благородных афинских семей были отданы гостям для любовных утех. С растущим беспокойством я следил за тем, как выпивка косила ряды критской царской гвардии.

Поскольку я, с точки зрения афинян, был слишком молод, чтобы насладиться обществом несчастных детей, ко мне приставили одного их этих афинских шарлатанов, что зовут себя философами и занимаются тем, что произносят бесконечные речи на агоре, завлекая своей болтовней случайных прохожих. Они всегда поражали меня чудовищным словесным недержанием и умением рассуждать о самых тривиальных вещах часами, не говоря ничего конкретного. Как звали того философа, я позабыл.